929
Разломив напополам дождливое и холодное воскресенье, с упорством достойным, возможно лучшего применения, я уехал прочь из Парижа в небольшой городок, казненный топором всеобщего отдыха и умирающий под мокрой плащаницей оборванных листьев – Сент-Женевьев-де-Буа – французский предел берегущий больше русского чем вы можете представить.
Ревнивые боги хранящие покой за белым забором, холодный дождь стегающий каменные кресты интеллигентно вколоченные в землю. Тут нет наводящих тоску чугунных решеток, а лишь аккуратные аллеи покрытые вуалью еле слышного плача Романовых.
Тут воскресная тишина, которую тревожит гуляющий ветер швыряя рыжие листья на холодные камни под которыми вечным сном спит цвет русской аристократии – кладбище городка Сент-Женевьев-де-Буа – последний приют знаменитых невозвращенцев и трех волн русско-советской эмиграции, символов утерянной России.
Очередной музей смерти – всего лишь скромные православные кресты с именами великих людей, но одно надгробие поистине роскошно, покрытое восточным, будто настоящим, ковром, могила Рудольфа Нуреева, артиста балета и хореографа. Там же Серж Лифарь, и Романовы, и Матильда Кшесинская, и граф Шереметьев, и родственники Фаберже, Прокудин-Горский, Бунин, Галич, Феликс Юсупов, Зина Гиппиус и т.п.
Сквозь историю жизни этих людей и сейчас течет чернильный ручей слез, которым плачет перо. Тут очень тихо, красиво и грустно. Тут люди, наполненные богом по самые макушки. Поэтому будете в Париже, не премините заглянуть на зов предков, на грань последнего порога, в края сна, что опрокинет на вас красочную мифологию свободы, разорвав душу на мелкие кусочки невероятного откровения.
На этой грустной ноте я вернулся в Москву, в адский холод, в предрождественский котел, в котором вывариваю если не клейстер из козьего колена, но лучшие предложения по технике и люксу, что попадают на рынок столицы.